<< Часть
1
Герману Мартыновичу вспомнилось его тридцать лет, он секретарь обкома
комсомола, член бюро обкома КПСС. Как было здорово, тогда еще, кроме
карьеры были какие то чистые помыслы, комсомольские стройки,
стройотряды. Он почти верил, что они строят светлое будущее. Почему он
не стал врачом, какая благородная профессия, никаких тебе интриг,
словоблудства, всей этой политической трескотни и пошлости. От этих
мыслей стало хорошо. То далекое прошлое и этот настоящий доктор. Эти
две, казалось бы, абсолютно разные и по времени и по сущности мысли, но
что-то в них было доброе и притягательное. Это была минутка
просветления, которую он, как большой босс, обязан был изгнать.
Герман Мартынович постарался говорить беспристрастно: « И
все-таки
доктор, скажите, как и что можно сделать, чтобы я мог, как можно
быстрее приступить к работе?» По существующим медицинским
правилам
профессор имел право сказать, что о его возможности приступить к работе
по состоянию здоровья вообще говорить бессмысленно и речь может идти
только о сохранении ему жизни на более длительный срок. Однако
профессор хорошо знал пациентов с такой психофизикой и если ему об этом
сказать, будет кризис, который может спровоцировать летальный исход. Он
был настоящий врач, и, зная возможные последствия, не желал прятаться
за медицинские правила. Сейчас в его задачу входило, во имя жизни
больного, не сказать всю правду. « Понимаете, Герман Мартынович,
сейчас
на чаше весов с одной стороны лежит Ваше здоровье, а с другой стороны
Ваша работа» и тут профессор заговорил на привычном для Германа
Мартыновича языке: « Ну, мы ведь все знаем, что Вами выстроена
стройная
работоспособная управленческая структура, которая я не сомневаюсь,
именно потому, что Вы занимались подбором кадров, сможет работать и
тогда когда вы будите лечиться. Вы что? Не имеете права заболеть»
Профессор, виртуозно, фактически в одном предложении, трижды назвал
понимаемые его пациентом слова... Вами выстроена..., Вы
занимались,...имеете права. Чтобы не наступил кризис, нужно было
выиграть время, и профессор, продолжая свою медицинскую терапию,
сказал, что вот еще недельку, другую он посмотрит анализы, понаблюдает
и там будем вместе решать. О тяжести заболевания и относительно близкой
кончине, пациенту должен рассказать очень близкий человек, такой при
котором больной бы мог бы расплакаться. Профессор смотрел на Германа
Мартыновича, и в голове у него созревало осознание того, что у такого
человека вообще не может быть столь близкого человека, а это означало,
что не медикаментозных ни терапевтических средств, спасения этого
человека нет. Как только он узнает настоящий диагноз, он умрет очень
быстро и не проживет эти три, четыре драгоценных года, которые могли бы
быть самыми осмысленными, а значит самыми нужными для этого человека.
Замы уже сходили в сауну, выпили по кружечке элитного чешского пивка, и
готовились начинать серьезно выпивать водочку. Они знали, что тот
разговор, который должен был состояться на трезвую голову, вести нельзя.
Руководитель ФСБ тем временем давал указание специалисту по прослушке,
чтобы звук из правительственной сауны был включен только у него, и
кассета с записью не имела копий, и была только у него, и чтобы
специалист сам ничего не слушал и следил за уровнем звука и записи
только по приборам.
Вадик, Сёма и Никола, так они называли друг друга при совместных
застольях, выпив две бутылки водки, потихоньку проверяя друг друга
пробными вопросами, стали переходить к главному.
Первым, прямо в лоб задал вопрос Вадик: « Ну что мужики надо
подумать,
как кресло Гетмана делить будем, Мартыныча уже считай нет »?
Сема: «
Думаю надо выпить, а то мы дюже трезвы для такой дележки ».
Никола,
сделал гримасу выступающего с трибуны и сказал, парадируя Л.И Брежнева:
« Надо согласиться с предложением последнего выступающего»
Они дружно
опрокинули по очередной рюмке водки, закусив классическими отборными
солеными огурчиками. « Мужики »- заговорил Сёма - « Я
в принципе готов
отступиться, но хотел бы услышать цифру, ну скажем так, двадцать
зеленых лимончиков меня бы вполне устроили. Никола и Вадим
переглянулись, никакого удивления или непонимания в предложении Сёмы
они не услышали, а про себя каждый подумал, ну двадцать ты загнул, а
пятнадцать отдавать придется. И тут Вадик сказал: « Да чё там
решать, я
готов каждому отстегнуть по пятнадцать муликов и дальше будем работать
вместе, ну и Вам свободнее будет, я же не Гетман. « Вот именно,
ты не
Гетман, а хочешь сесть в его кресло. Ты Вадик не обижайся, но ты
житковат, для этого места, сам спалишся и нас спалишь. Я тебе как друг
говорю, ты же меня знаешь, лучше сейчас правду в глаза сказать, чем
потом, где ни будь у параши чалиться» - сказал Никола, а про себя
подумал, как он ловко вставил блатные словечки, они придали его словам
напористость и уверенность. Сёма: « Мужики, мужики, брэк, брэк,
перед
вторым раундом нужно выпить» Все молча согласились и опрокинули
еще по
одной. Вадик: « Значит ты Никола у нас твердый, а я жидкий, а как
нужно
было землицу без конкурса реализовать или по дохлой цене завод
столкнуть так я, а ты только бобло твердой рукой берешь». «
Ну чё ты
гонишь, чё ты гонишь, а кто документы на конкурс подписывал или
снюхивался с покупателем завода, так что на то бобло я не меньше твоего
поработал. Да ты пойми, Вадик, у нас же здесь свой разговор, ну,
во-первых, Гетман тебя не назначит, во-вторых, хоть пишешь и делаешь
бумажки ты хорошо, но ведь еще же и выступать придется перед депутатами
и парламент тебя не пропустит. Вот сейчас не договоримся, а потом нам
варяга пришлют, будем потом локти кусать, да с сумой плясать. Мы же
будем, как и раньше вместе и у каждого будет свой пирог. И тут Никола,
работая на опережение, сделал прорывное предложение - Я вообще согласен
отменить Гетманские. Они все знали, что Гетманские это тридцать
процентов, от всех их доходов по левым сделкам, это, кроме того, что
Гетман забирал себе на прямую за свою подпись. Вадик про себя подумал,
ну все я проиграл, нужно было самому до этого додуматься, а теперь его
и Сёма поддержит. И тут же услышал от Семы: « А чё Вадик, Никола
прав,
ты с парламентом никогда не дружил и Гетман тебя не назначит, а вот
если мы все навалимся, то Никола готовь нам по двадцарику».
Вадим: «Ну
чё. При таком раскладе я согласен» и уже, переходя на
пьяно-шутливый
тон добавил словами Георгия Вицина из кинофильма двенадцать стульев:
«
Можно, но деньги вперед».
Всё, всё я выиграл эту гонку, я почти на вершине, жалко конечно эти
сорок миллионов долларов, да ерунда, на этой должности я их накачаю за
год, а то и меньше, подумал Никола.
Дальше коллеги, теперь уже смотря в рот Николе, слушали его план, по
приведению его же, в кресло Гетмана.
Руководитель ФСБ, используя подслушанную информацию для целей
собственного сохранения, на следующий день с утра уже торчал в приемной
Николы. Ему срочно нужно было сказать Николе, что он всегда считал, что
заменить Гетмана может только он, то есть первым засвидетельствовать
свое почтение и доказать, что он
свой и хоть знает много, но
выход информации всегда будет согласовывать лично с ним и ни с кем
больше. Ему, конечно, еще хотелось исключить возможность проникновения
к Николе своих замов и сказать, что они не всегда корректно
высказывались в его отношении. Однако, думал он, наверно для первой
такой встречи это будет перебор. Придется, сразу после встречи с
Николой, вызвать их к себе и сказать, что Никола сказал, что будет
встречаться только с ним лично, и что если они ослушаются такой
установки, то в отношении их будут сделаны выводы.
Никола-Гетман уже звонил спикеру парламента. Секретарь ответила, что он
будет через пол - часа. «Пусть сразу мне позвонит» -
коротко и властно
сказал Никола.
Олег Иванович, спикер Парламента, его давнишний приятель, был ему по
жизни обязан всем, в том числе и своим депутатством и спикерством. Это
именно Николе пришла в голову мысль о том, что не из комерсов и
чиновников нужно сделать депутатов, а из нищих учителей, врачей и
инженеров, а затем кого-то из них по сообразительней и совершенно
своего назначить спикером. Ему тогда, пришлось вложиться в выборную
компанию, и за его деньги было избрано треть парламента, затем он еще
быстренько прикупил несколько неучтенных, уже избранных депутатов, и
легко назначил своего друга с детства Олега, очкарика, доцента-физика
спикером. Как ему тогда было жалко денег. Он вспомнил как, Сема и
Вадик, посмеивались над ним. Вот теперь пускай попробуют посмеяться над
своим шефом. Его воображение, тут же услужливо нарисовало ему картину,
как он в присутствии огромного числа народа отчитывает за недостатки в
работе сначала одного, а затем второго своего заместителя. Они будут
вынуждены соглашаться и обещать устранить недостатки в работе, ведь им
всё проплачено и он реально будет их шефом.
За такими сладостными мыслями его застал звонок Олега Ивановича.
«
Никола привет Олег, ты чего звонил?» Все было правильно, как
пришел
сразу с готовностью позвонил, ничего лишнего по телефону, и даже как бы
слышалось: Чего изволите? Правильно, ох как правильно он тогда вложился
в избирательную кампанию: подумал Никола.
« Олег! Скажи-ка мне, как там обстановка, но в смысле как там наш
депутатский люд, понимает, что к чему и чего надо, если что?»
Стороннему слушателю показалось бы, что это говорят какие ни-будь
шпионы или мафиози. На самом деле, говорящие по обе стороны специальной
правительственной связи, именуемой «Вертушкой», были люди
обличённые
властью, и говорили они о самом главном, о своей власти. Потоп, пожар,
эпидемия и гибель тысячи людей не могли бы заставить этих людей
прервать этот разговор. Власть для них уже стала сущностью, смыслом
жизни. Потеря власти - это потеря смысла жизни. Поэтому, они готовы
были горы свернуть, продать, предать, убить. Власть списывала и прощала
всё. Они были победителями и могли победить ещё и ещё. Жажда власти
была ненасытной и пожирала остатки их совести. Все меньше человеческого
оставалась в них. Свой мир, свои правила, и что для обычного человека
являлось бесчестием, здесь в этом жутковатом мире называлось
целесообразностью, ложь называлась вынужденной необходимостью, обман
народа - временными объективными трудностями, совершённая подлость -
возникшей путаницей, воровство - откатами и благодарностью. Эти люди
обладали иезуитскими качествами: они умели думать одно, говорить другое
и делать третье. В их мире внешне существовала строгая иерархия, но
внутри царили законы: как в банке с пауками. Не всегда номинальный
начальник был реальным начальником, так - если его уже фактически
подсидели или должны были вот-вот снять, он являл жалкую картину. Он не
мог, у него не было сил уйти из этого мира власти. Остальные
чиновники-пауки уже чувствовали его понижение и, с язвительно не
человеческим удовольствием, жалили его при каждом удобном случае.
Каждый жалящий высчитывал, как освободившееся место может помочь ему
забраться повыше. В этом мире власти не выживали: любовь, дружба,
порядочность, честность. Человек с такими качествами, попадая в этот
мир, должен был или погибнуть и отрешиться от совести, стать
бессовестно-бесчестным, хитрым и подлым.
- Понимаешь...Никола, до вчерашнего дня все было тип-топ, а сегодня с
утра мне этот мудак принес заявление об образовании новой фракции, и из
двенадцати депутатов там есть пять подписей « Наших».
Холодный пот прошиб Николу, где он «прокололся», кто мог
его «слить»?
- Ну, а что этот мудак сказал? Что они вообще хотят?
« Да в том то и дело, что он пришел не один, а еще с тремя
подписантами, меня не было, секретарь, как я ее' учил, сказала, что
нужно дождаться меня, позвонила мне, я сказал, что сейчас буду. Приехал
через десять минут, но заявление уже было зарегистрировано» -
сказал
Олег Иванович.
-Ты, что, ты зачем там сидишь, что не мог, что ни будь придумать,
оттянуть время? - с нескрываемым раздражением, выпалил Никола.
-А чё, а чё тут придумать то? Они пригрозили секретарю, что если она
немедленно не зарегистрирует их заявление, то они тут же по телевидению
заявят, что спикер нарушает «Закон о Парламенте» и
потребуют моего
переизбрания.
-Пригрозили, потребуют - да что там у тебя творится, ты, что вообще нюх
потерял? Ты, что вообще не включаешься. Это же...это же. Ладно,
некогда, чуть что, сразу звони. Когда заседание парламента?
- Завтра.
- Ну, ты вообще... с трудом сдержался, чтобы не сказать в слух, а
про себя подумал - вот козел, ему власть на блюдечке принесли и
требуется то всего, выведывать, вынюхивать настроения депутатов и
докладывать ему, мысленно он называл Олега самыми гнусными словами, а в
слух произнес
- Можно перенести, хотя бы на пару дней?
- Уже нет.
- Тогда срывай кворум, такое заседание нам никак не нужно.
- Как срывай?
- Олег! Ты что идиот!? Ты не понимаешь, что если мы не выиграем эти
два дня и я не успею плотно поработать с депутатами, то тебя на этом
заседании снимут? Они же тебе пригрозили, что думаешь, они желают
поиграть в демократию? Над тобой готовится расправа, а ты...?! Ему
жутко хотелось наговорить ему кучу гадостей, но он боялся, в столь
критический момент потерять его, как бойца, такого нужного сейчас в его
хитроумных комбинациях.
- Срывать - это просто, ты заболеешь, остальные «наши» тоже
заболеют, уедут в командировки ну и так далее. Думай, думай Олег! Ты же
доцент. Всё Олег, некогда, делай, что я сказал, и если что узнаешь,
сразу звони.
Герман Мартынович, как обычно в четверг после обеда ждал
правительственную делегацию. Должны были прийти его замы. Прошло уже
больше двадцати минут от условно-обязательного времени, но никто не
приходил. Это обстоятельство было тревожным звонком. «Что
случилось,
что они там без него удумали, вот что значит, меня там нет,
разболтались совсем»: думал Герман Мартынович. Эти мысли явно
стали
причиной начинающейся боли в печени. Он не знал, что делать, или
распалять себя, мыслями об этих гаденышах, так про себя он называл
замов - и тогда это означало опять от боли потерять сознание, или
попытаться не думать о работе? В эту секунду его резко кольнуло в
печени. Мысли о работе, то есть о власти в миг улетучились. Он стал
заставлять себя думать о чём-то другом. У него это получалось плохо.
Почему-то в памяти, возник образ профессора. Он стал пытаться ответить
на вопрос, что в этом профессоре его привлекало? Да, да! Точно. Полное
отсутствие лести, подобострастия и пресмыкания, ему,
по-видимому,
действительно не нужна от него никакая помощь. Странно! Неужели он не
хочет стать членкором, академиком, директором медицинского комплекса,
неужели его всё устраивает. Как же это можно так жить. На несколько
секунд он углубился в свои воспоминания. Вот Парламент утверждает его,
и он становится самым властным человеком, все хлопают, вот он садится в
своё новое кресло, все присутствующие очень умилённо улыбаются,
проводит первое заседание нового правительства, представляет своих
новых замов. Замов, замов? Что-то тут не так, да эти же гаденыши, не
пришли к нему сегодня! Он хотел опять начать думать о происходящем. Но
тут, сильная боль в печень, как будто кто-то резко ударил его туда, от
боли все мысли о настоящем улетучились и выступили слезы. Всё, всё, всё
придется слушать этого профессора, да, он знаток человеческих тел. Ему
вспомнилось, что профессор ему говорил, что нервничать категорически
противопоказано и что нужно думать о главном, о вечном, о прекрасном. А
что главное? Нет, нет, не работа. Два больных удара в печень уже
научили его тому, что указания профессора, придется выполнять, буду
думать о главном. Жена, дети как они живут? Ему всегда не хватало
времени общаться с ними. Конечно, он любил их. Да, да вот любовь.
Наверное, это и есть главное. Он стал напрягать память, наиболее ярко
возникла картинка из пионерского лагеря, красивая девочка в ярко
красном, они в кругу танцуют твист, она улыбается. Как ему тогда
хотелось, чтобы из всего круга танцующих, она обратила внимание на
него. Ради неё, чтобы она обратила на него внимание, он прыгнул в воду
с трех метровой вышки, больно ударился животом, все смеялись и она
тоже, ему было очень больно, как будто горячим утюгом проехали по пузу,
но он не показывал вида, и вместе со всеми смеялся. Потом они танцевали
медленный танец, от её волос, так прекрасно пахло полевыми цветами и
земляничным вареньем, кожа на руках была такая нежная и глаза... Он, до
сих пор, больше никогда не видел таких глаз, они были совершенно
чистыми, из них лучился свет. Приятная истома расходилась по его
голове, и он даже не чувствовал печени. Это была самая первая, самая
чистая любовь. Он узнал из какой она школы, где живет, и даже набрался
смелости пришел в гости. Но оказалась, что девочка была дочкой военного
и они уехали в другой город. Так больше они никогда и не встретились.
Интересно, а знает ли она, какой он теперь большой человек. При этой
мысли он опять почувств
ствовал печень. Нет, нет, всё, всё, всё только не о работе, о главном.
Ну, а что ещё. Сын!? Уже давно уехал за границу, он отправляет ему туда
деньги, там у него теперь крупный бизнес. Слава Богу! У него все
хорошо. Слава Богу, Слава Богу? Интересно, почему он так говорит и даже
думает. Бог, если бы он был!? Разве он бы допустил столько
несправедливости. Но ведь там, в библии, кажется, говорится о свободе
выбора человека? Ну, вот профессор же, он то всё делает справедливо и
что значит, для него Бог есть, а для меня? Интересно, а этот профессор
ходит в церковь? Опять портрет профессора встал у него перед глазами.
Память у Германа Мартыновича была цепкая, и он вспомнил, что когда
профессор наклонялся к нему, чтобы фоноскопом послушать сердце, то
православный крестик выскочил у него из-под халата и был прямо перед
его глазами. Да, значит, он верит в Бога, этот не пижон и просто так
крест носить не будет, значит верит. А что там у этого Бога, а
вспомнил: не укради, не лжесвидетельствуй, не убий, не прелюбодействуй,
возлюби ближнего своего. Да это же невозможно. Не укради!? Ну, хорошо,
если бы я не украл я же не смог бы попасть во власть, а тогда бы туда
попали такие как мои замы, а они то разворовали бы всё под чистую.
Опять, опять о власти! Он уже ждал удар в печень, но почувствовал лишь
легкое противное жжение. Значит всё-таки о главном. Но постараюсь
больше не возвращаться к этой очень больной теме. Он попытался изменить
ход мысли, и как только напряг память, сразу пришла совершенно точная
мысль: Это ты привел во власть своих замов, именно ты, и значит, после
тебя они разворуют всё под чистую и именно ты будешь в этом виноват. Он
ужаснулся этой совершенно точной мысли. Раньше он себе не позволял даже
думать об этом. Кто же и почему направляет его мысли в такое русло? Тут
же в голове опять возник образ профессора с маленьким золотым крестиком
на груди. Конечно. Он же не дает мне думать о работе. Стоп! Но это же о
работе? Нет, наверно это не о работе, это о главном, и поэтому,
по-видимому, и нет ударов по печени. А что значит после меня, я, что
уже не буду править. И тут ему вспомнилась пословица, которую ему
рассказал кто-то из митрополитов: « Умереть и родить нельзя,
погодить».
К чему же он тогда это рассказывал? А! Вспомнил. Он говорил о смерти, о
том, что она в руках Божьих. А чего это я думаю о смерти? Ну, а что это
уж точно о главном, хотя бы по печени не получу. Но вот умру я. Как это
умру? Но когда-то все умирают, успокаивал он себя. И что? Он представил
свои похороны, колонну, множество дорогих венков, на подушечках его
награды, оружейный салют, поминальный обед, длинные речи о его вкладе в
построение государственности. Он всматривался в лица выступающих и
слышал не то что они говорили в слух, а то, что они думали. Вот
выступает Никола и говорит о том, как безвременно смерть вырвала из их
рядов, а думает, что вот, наконец, этот старый козел освободил кресло и
что он, наконец, его займет, и уж теперь наворуется вдоволь. Этот
гаденыш, точно все разворует -подумалось Герман Мартыновичу. А что это
он говорит о безвременной смерти, и я в гробу совсем еще не старый.
Нет, нет, не хочу я об этом думать. Ну, а что если Бог есть? И там за
гробом моя жизнь продолжится? Что я скажу Богу? «Да воровал, но
так
нужно было». А Он, скажет: « За то, что сам воровал, и
особенно за то,
что после себя таких ворюг оставил, пойдите-ка батенька в ад эдак на
сто тысяч лет. Нет, ну а, в самом деле, если этот профессор верит, а он
такой настоящий? Значит, Бог есть. А почему его не должно быть? Мир
бесконечен во времени и пространстве, но это же совершенно так, и даже
он это понимает. Вернее он понимает, что эти бесконечности понять ни с
научной точки зрения и вообще никак понять невозможно. Ну, кто-то же
должен был создать этот мир? И люди, создавшего этот мир назвали Богом?
Погоди-ка, а ведь иначе его так и зовут Создатель? Да! Наверно я что-то
пропустил в этой жизни? Я никогда так не думал. А почему? Да мне просто
было некогда, я боролся за власть. Жил или боролся? Вот, пожалуй, самый
главный вопрос. А может, боролся и не жил, или боролся для того, чтобы
хорошо жить? Пожалуй, последнее наиболее верно для меня. А что такое
хорошо жить, по-моему? Питание, одежда? Он давно не обращает на это
внимания. У него всё самое вкусное, модное и дорогое. А что тогда?
Красивый отдых, он забыл, когда был в отпуске? Он как проклятый, всю
свою жизнь, сначала никого и ничего не замечая, мчался за властью, а
затем боролся со всеми, кто хотел у него её отнять. А, что дала ему эта
власть? Он не видел, как росли его дети, у него нет друзей. Много,
очень много, подхалимов, про которых он всё знает, и знает самое
главное: все они ненавидят его, готовы предать, продать в любой
выгодный для себя форме. Так, что же хорошего в моей жизни? Почему-то
ничего не приходило в голову. Почему? Он боялся сам себе ответить на
этот вопрос. Но сегодня он так далеко и почему-то так откровенно залез
к себе в душу, что останавливаться уже было нельзя. Он набрался
мужества и ответил: Да потому, что по настоящему в твоей жизни из
хорошего была только та девочка из пионерского лагеря, ну ещё дети,
жена, которых ты почти не видел. И всё? Да! Да! Всё. А остальное это
ложь, лицемерие и прочее, прочее дерьмо. Но ведь, что-то надо делать?
Нужно как-то всё это изменить?
Герман Мартынович еще не знал всей правды о своем здоровье, но смутное
понимание того, что жить ему осталось немного, а жизнь свою он прожил
неправильно, всё отчетливее формировалось у него в голове. Но даже не
это было самым главным, он уже почти верил, что там за гробом будет
продолжать жить. Но как? Это было теперь самым главным вопросом.
Он уже не сомневался в том, что он должен сделать.
Депутаты прибывали на очередное заседание парламента. Никто с утра не
видел ни спикера, ни его заместителя, но это обстоятельство не вносило
никакой сумятицы. Все пришедшие уже знали, что и как сегодня на
заседании произойдет. Аппарат Парламента работал как обычно, прибывших
депутатов регистрировали и они проходили в зал заседаний. К началу
заседания отсутствовало чуть больше трети избранных депутатов. В
президиуме сидел один из двух заместителей, ни спикера, ни первого
заместителя не было. Сергей Петрович, заместитель спикера от старой
гвардии, избранный в парламент по личному протеже Германа Мартыновича,
был совершенно спокоен. Только проживший и выживший много лет в этом
мире власти, мог усмотреть в уголках его рта легкую ироническую улыбку,
в которой читалось: ну что скороспелки совсем оборзели, сейчас мы вам
покажем, кто в доме хозяин.
Сергей Петрович дождался, когда в зал вошли еще двое депутатов, ну всё
-подумал он про себя - нас более двух третей, пора выполнять поручение
шефа. Он попросил депутатов проголосовать за внесение в повестку
заседания двух дополнительных вопросов: В связи с болезнью и
направлением личного заявления Германа Мартыновича об утверждении
исполняющим обязанности «Гетмана» Богатырева Ивана
Петровича, по залу
заседаний прошел шумок, и второй вопрос - о переизбрании спикера. Шумок
усилился, кто-то пытался взять слово, но не тут то было, старая гвардия
таких моментов не пропускает, и на световом табло загорелось - вопросы
включены. Также как вопросы были включены, также они были одобрительно
проголосованы. Новый спикер- Сергей Петрович, был доволен своей работой.
Сорокапятилетний Богатырёв Иван Петрович, внештатный советник
«Гетмана»
по экономике, владелец и руководитель комбината по изготовлению
строительных материалов, человек неординарный, три года назад на
окраине города в дырявом ангаре открыл почти ручное производство
кирпича. Теперь это был огромный комбинат, на котором трудилось более
пятидесяти тысяч человек. Почти вся продукция комбината, элитный,
цветной, сверхпрочный кирпич продавалась на экспорт. Все знали, что
Богатырев талантливейший бизнесмен и руководитель. Его комбинат и он
лично, кроме всегда своевременного пополнения казны налогами и высокой
зарплаты работникам комбината, выплачивал огромные суммы
благотворительным организациям.
Такая его позиция, совершенно кардинально отличалась, вернее даже она
была прямо противоположной, позиции вороватых замов
«Гетмана». Поэтому
происшедшее в Парламенте было из ряда вон выходящим событием.
Зазвонил телефон, Герман Мартынович ответил:
- Я.
- Все по нотам-
- А как гаденыши ? - Как вареные раки.
- В смысле ?
- Красные и клешнями не шевелят-
- Молодец Серега, ну управляй, помоги там Богатырёву.
Если что, звони. Ну, всё устал, лягу, чего-то опять печёнка заколола.
Герману Мартыновичу снился сон: где он, та девочка из пионерского
лагеря, профессор и Богатырёв сидят в его огромном кабинете и дружески
разговаривают о правде любви, и он им говорит, что не выносит лести, но
все ему врут и он знает об этом, но никак не может с этим справиться.
Профессор говорит, что ему тоже часто приходится говорить неправду
больным, но только для того, чтобы они активнее помогли ему и своему
организму бороться с болезнью. Он смотрит на профессора и понимает, что
кроме этой неправды тот вообще не врет. Задает ему вопрос, ну а как же
не ужели ты не хочешь руководить большой клиникой, чтобы вылечить
больше людей? Не знаю, я об этом не думал, некогда. А я вот всю жизнь
только об этом и думал - сказал Герман Мартынович. Девочка, но она
взрослая и очень красивая, говорит, что всю жизнь любит Германа и
плохо, что он такой большой начальник. И если бы он тогда осенью, хоть
на неделю пришел раньше, они были бы всю жизнь вместе. Он хотел её о
чём-то спросить, но какие-то неприятные образы стали врезаться в его
сон. Это были его замы, они как трехголовый змей, не обращая на него
внимания, изрыгали из своих рыл зловонье и пламя, которое больно
обжигало его прямо в печень. Морды у них были совершенно красные, а
вместо рук клешни, которыми они пытались укусить профессора и его
любимую девочку. Он пытался прогнать их, но они не слушали его, и
продолжали свои нападки. Он изловчился, и всё-таки смог отвесить пенок
змею, затем хотел нанести удар кулаком в эти рыла, но они улетучились,
кулак закрутил его тело, он упал с постели, и проснулся.
Опять зазвонил телефон:
- Гетман! Ну, ты гад, я пахал на тебя А ты... ну су-у-ка. Ну, ты не
радуйся, тебе осталось немного небо коптить, спроси у профессора, ты
скоро сдохнешь.
Герман Мартанович сразу узнал голос Николы, правда вместо льстивого,
подобострастного он стал звероподобным.
Александр ЛУКИН 21.06.2009 г.
|
